 Хайбулин Анвар Бурганович, род. 3 января 1919 года в г. Нижняя Тура, умер 2 ноября 1996 года в г. Нижняя Тура. Обучался в Исовском горном техникуме (по 1939 год), с 1939 по 1940 годы – геолог в Ивдельлаге. С 1940 по 1950 годы геолог в «Дальстрое» Магаданского района Хабаровского края. Обучался на Высших Инженерных Курсах (по 1954 год). Работал начальником полевой партии Берелехского управления, начальником изыскательной экспедиции Саратовского отделения Гипродортранса.
Кетово, село в Курганской области, 1964 год. Там, где жили мы с мамой, не было средней школы. Я училась в восьмом классе и квартировала у Нюсика. Ей было всего пятьдесят шесть лет, мне сейчас семьдесят, но тогда она казалась мне старушкой. Конфликтов у нас не было, несмотря на мой переходный возраст: воспитание было спартанским. Удобств в избушке не было никаких, за исключением электричества, дрова Нюсик экономила, на дверях всегда висело одеяло для сохранения тепла, вместо тапок ходили дома в валенках.
Маме не очень приятно (вернее, совсем неприятно) было ходить на деревенскую почту за алиментами, поэтому по определенным числам туда забегала я и получала средства на карманные расходы. К деньгам прилагался корешок, на котором вместо имени отправителя стоял штамп «Саратовское отделение Гипроавтотранс». То ли от скуки, то ли под влиянием переводимого на уроках английского Конана Дойля, я подумала, что выйти на след отца в принципе можно.
В Саратов полетела моя записочка, обратный адрес на конверте я предусмотрительно указала подружкин. Сказать, что я обрадовалась ответу, значит, ничего не сказать. Я читала ответ отца, и все последующие письма, каждый день, я знала их содержание наизусть.
Они меня не разочаровали. Во-первых, он мог бы не отвечать, восемь из десяти мужиков на его месте так и поступили бы, а значит, он был добрым, как всегда говорила о нём мама. Во-вторых, отец сразу стал писать мне как равной, искренне: «Секретарь увидела на конверте детский почерк и передала письмо мне в руки. Не проболталась жене, которая работает в этом же институте». Наша переписка, а впоследствии, и частые встречи, продолжались до его смерти в 1996 году, то есть тридцать два года. Папа колесил по стране в поисках полезных ископаемых, и секретность переписки сохранялась легко: я писала на Главпочтамт, до востребования, той области, на просторах которой он добросовестно трудился – Оренбург, Калмыкия, Волгоград…
Отец давал мне дельные советы, например, отговорил меня от идеи получить его профессию и стать геологом. Романтика только в песнях, писал он, в жизни же это сплошные неудобства: рюкзаки, комары, мытье посуды в ледяном ручье, простуды и приставания в антисанитарных условиях.
В-третьих, он всегда восхищался моими успехами и помогал материально. В школьные годы я ни в чем не нуждалась. Мама была директором начальной школы, зарабатывала хорошо и удовлетворяла все мои здоровые потребности, будь то велосипед, аккордеон, радиола, подписка на всё без ограничения, полные собрания сочинений классиков, путешествия вдвоём по стране каждые каникулы. В ЦУМе, ГУМе и «Детском мире» добросовестно добывали в очередях «упаковку» на следующий учебный год. Помню, при первой встрече с отцом в 1979 году, когда я случайно отметила, что мы с мамой в деньгах не нуждались, он вздохнул с облегчением. Значит, совесть таки мучила.
В студенческие годы я часто получала от него денежные переводы, причем меньше сотни он никогда не посылал. А сотня тогда была равна окладу инженера. Непредвиденные расходы шли не на развитие «вредных привычек», а на покупку достойных одёжек. Их список я обязательно приводила в благодарственных письмах.
Я думаю, отец тоже был рад, что его простили, что есть, кому рассказать о Колыме, где он добывал золото, будучи начальником геологоразведочной партии. Все уезжавшие оттуда давали подписку о неразглашении на двадцать лет.
Когда папа узнал, что я окончила школу с золотой медалью, он стал писать мне, используя орфографический словарь. «Чтоб не опозориться», – объяснял он своей сестре. Зря боялся: за тридцать два года он не сделал ни одной ошибки в письмах. Я храню их все до сих пор.
Последние двадцать лет он жил один после развода, много читал, любил работать в саду у сестры, изредка повторял: «Как хорошо, что мы все любим одиночество. А не страдаем от него, как большинство». Несколько раз я была у него в гостях в Нижней Туре. Встречи с родней проходили так тепло и сердечно, будто мы были знакомы сто лет, хотя встречались впервые. И это, конечно, заслуга моей тёти Рахили. Она походила на отца во всем. В молодости была первой красавицей в городе, что не помешало ей стать хорошей хозяйкой и самоотверженной матерью. Из одного её рассказа я узнала, кто давал ей уроки доброты.
Мой дед Бурган со стороны отца, как и прадед по маминой линии, был владельцем нескольких торговых лавочек в городе, и семья считалась зажиточной. Они не голодали даже после революции. Когда обнищавшие соседи приходили к нему в лавку и брали продукты «под запись», он не заносил в книгу долги бедных вдов. Это было в 1920-х и начале 1930-х годов. Дети Бургана выросли добрыми, видя это. Не оценили его благородства только красные комиссары: отобрали всё, кроме жизни.
Через шестьдесят лет история повторилась: государство отняло все сбережения уже у отца, а на сберкнижке было около десяти тысяч рублей. На эти деньги можно было купить два автомобиля. После известных манипуляций в 1990-е годы они стали эквивалентны двум булкам хлеба.
Милые мои, добрые родители, во все времена у них хватало мудрости оставаться не только порядочными людьми, но и друзьями. Они изредка встречались, сообщали друг другу о переменах в жизни, поздравляли с праздниками и хранили переписку десятки лет. Не уничтожили письма перед смертью, значит, ни за что не было стыдно. Так же, как и за прожитые годы. И пусть отец меня не воспитывал, хотя, разве письмо – не воспитание? Я благодарна им обоим за то, что любили, за прекрасные воспоминания, которые они оставили о себе, за пример, поданный чередой поступков в немилосердные времена.
Селезнева Лия
|