 Анна Васильевна Любомудрова, в замужестве Селезнёва. Род. 25 июля 1874 г. в с. Меркушино Верхотурского уезда. Ум. 26 марта 1937 г. в г. Нижняя Тура. Здесь её письма детям и о детях.
* * *
Дорогая моя Нюсечка!
Как бы я тебя хотела увидеть, спросить, как ты, моя золотая, живешь, и где. Сколько ты намучилась на Вые, почему не вернулись домой. Всё этот багаж виноват, от него никуда не уйдешь. Как мне хотелось обнять тебя на прощанье, хотя б проститься-то по человечески, но и это не пришлось.
Побежала от моей радости совсем в другую сторону, пришла домой, никого нет, пала на вашу кровать и все свое горе вылила тут. Потом кинулась к шкатулочке с письмами, и все свои письма нашла. Опять снова за слезы. Сколько лет я думала, что вот все-таки дождусь я Нюсеньку, и поухаживаю я за ней в хороших условиях. А злой рок судил другое. Ухаживать опять за Колей. Его без него еще перевели в Туринскую редакцию. Жалованье 200 р., снабжение первой категории. Он намотался, как дома-то – уж очень хорошо показалось. Жалеет только, что вас не застал. У Панушки совсем есть нечего, он им и деньги отдал, и материал. Паня в Доме отдыха.
Соня учиться уж передумала, числа 10-го пойдем в Меркушино. А потом будет здесь устраиваться в завод. Самой большой надеждой будет для меня, если мне Нюся будет писать. Приеду, хорошо ли, плохо ли, только приеду.
Ты никогда и ни о чем со мной не говорила. Все вы меня чуждаетесь, и правду верно отец говорит, что я чуждая, даже для детей.
У Мальгина молодые ушли, много было драм, и сейчас еще истерики идут.
Поздравляю тебя, Нюсенька, с проходящим днем рождения. Будь счастлива. Твое счастье – мое счастье, твоя радость будет моей… Привет Петру Никифоровичу, желаю скорее взять к себе жену. Напиши, Нюся, как живешь.
Твоя мама А.С. 5 августа 1932 год.
* * *
Добрый день, Нюся и Петр Никифорыч. Спасибо большое за посылочку, в которой был хлеб початый, сухарики, комочек сахару и яблочек. Я, как пришла с почты, так и за дележ. Как раз Соня дома была. Дед и я Люсе тоже оставили паёк. А уж Маруське пошла сотая часть крупинки сахару и яблок. Сонька не видали, когда и съела.
Ты, Нюся, написала о декрете, дак дед мне покоя не дает, поезжай и только. Ну, вот, поживем – увидим. Сейчас у меня Соня-то ни там, ни здесь: из учительниц ушла, да и в школу-то пока еще не попала. Долгушин обещает ей прогул поставить и без пайка оставить, не знаю, что и будет. А она заупрямилась, все это надо скорей выяснить, но не знаю, чем кончится её учеба, попадет или нет в восьмую.
А меня уж буде только Коля может, как багаж, довезти до Свердловска. Ты только напиши ясно, куда можно сесть, чтоб без пересадки до Кургана, ну, да до этого еще далеко.
Соня подстриглась под «фокстрот». Последнее время-то Паша против её ухода, а Лёнушко (Леонид Шкляев) «за», и всё ей диктовал, как лучше уйти.
Не знаю, как вот Коленька будет пить или не будет. Конечно, последнее лучше, тогда бы и жить было так легко, легко.
1933 год.
* * *
Вчера только получили, Нюсенька, твое письмо, и большое спасибо за весточку. Привет Петру Никифорычу. Спасибо ему, что он тебя кормит.
А мы вот сегодня пишем тебе, Люся тоже, и Соня. Коля уехал в командировку в Кизил, и не знаю, как он съездит, благополучно или нет, выпивки везде полно. А в Курган он не поедет, вербовки оттуда не будет. А вот когда Нюсенька узнает всё окончательно, тогда я могу приехать недельки на две. Коля меня проводит до Свердловска, это мы с ним так обдумали. Конечно, гораздо лучше бы, если бы ты приехала сама, но с ребенком обратно ехать очень трудно. Все я надеялась, что вы переедите поближе к дому. Все мы вместе, только врозь. Может, среди зимы и перекинут поближе.
У нас сегодня хоронят Бражникова старика. Застрелился от налога. А мы вчера уплатили 4 руб., и живем опять в хате, кабы не пили, так можно бы и без Сони жить. А то уж не знаю, как и жить будем. Ну, да с ней немного наговоришь, задумала учиться, и только. Миля Мурзина тоже здесь работает, мужа у неё тоже куда-то услали далеко, она вот с ребятишками-то и мучится. Люська всё у нас, Паша почти что не платит, у них у Стаса коклюш, и к нам редко ходят. Паня тоже пьет, и сколько нам посылок обещал, но только обещал. Покуда ничего не посылает.
Посылай нам, Нюсенька, хотя открытки, и то веселей, когда узнаешь, что ты здорова. А пока до свидания. А.С. 5 октября 1933 г.
* * *
Дорогая Нюся, неужели у тебя нет 15 коп., почему ты нам не ответишь? Писала Зина, Соня, я никому ни слова, как ты скоро нас забыла, совсем выбыла из своей памяти. Правда что, мы действительно всем надоели, а, конечно, всех больше Зиночке, и она рада была уехать в Тагил к мужу. Но вчера получила от него депешу, что они остаются в Туре до весны.
А ты, Нюся, хоть открытку напиши нам. Николай нас совсем бросил, служит в Кытлыме редактором, здорово пьет. Был в праздник, дак у Лизы в имянины и ночевал, вот что моё горе. Соня служит, но все время ругается, что заставили её работать недоучкой. Снабжение очень плохо, к празднику совсем ничего не дали, сладкого давно нет, и селедки уж год не видали, и поэтому скоро люди кусаться будут. Только вино и хлещут.
Девчёшки писать мешают, все время грызутся, как собаки. Лийка все у нас, и ест очень много. Водит меня на родительские собрания, где её очень хвалят. А Маша уж хорошо читает, и ходят они, бедные, все в чернилах, и сумки залиты. А наша Лия, дак и панаму в уборную уронила, а школа-то близко, так с рёвом домой прибежала.
У Палани сына присудили на 10 лет в тюрьму, и он в день приговора сбежал, и никак его найти не могут. Паланя прямо без ума.
Нюсенька и Петечка, али вы неграмотные, но нельзя ли ликвидировать вашу неграмотность? Почему вы не пишете? Я осталась в Туре до весны. Пишите Зине. Дак вот, Нюсенька, передаю привет твоему Петру Никифорычу. Как работаете, какое снабжение? До свидания. Письмо без марки, потому чтобы скорей дошло. 13 ноября 1933 г.
* * *
Дорогая Соня! С удовольствием бы полежала с тобой в больнице хоть недельку, выспалась бы. Дак верно, не так живи, как хочется. Пиши, как здоровье. Приготовься слушать рёв, у нас девки, всё дерутся и ревут. Утро, надо ноги полить, и печь истопилась.
Ну, пока, до свидания. Надька проснулась.
1937 год.
* * *
Дорогая Александра Петровна, мой старый неизменный друг, взгрустнулось сердцу на чужбине, и вздумала я о вас. Вот к кому я могу обратиться с моим горем, а горе большое.
Было у меня шестеро деток, из них три сына, и теперь они меня совсем бросили. Не хотят бедной матери своей даже слова написать, а не то что помочь. Вот Паша был недавно, и видел, как мне плохо живется, и как я обносилась, хуже всякой нищенки. И наобещал много, и еще занял у зятя деньги, и те не послал, и слова не пишет. И Коля тоже ничего не пишет, здоров ли опять он? И о Пане никак не могу узнать, где они живут.
Я хотела, Александра Петровна, вас попросить увидать Пашу и узнать о Коле, почему они не пишут? Я еще им посылала посылку бедную и не знаю, дошла ли. У Сони облигации в Туре, у Паши, и не знаю их судьбу, и книжка членская. Весь пай уплачен, а здесь всё на книжку дают. И сколько я Паше писала и лично говорила об этом, и никакого толка нет, даже Люся не пишет. Бумаги просили, а послали, дак и не написала.
А я вот вас, Александра Петровна, сердечно благодарю за ваши подарки. Вы уж прямо с себя срываете и отдаете такую дорогую вещь. А чего, всё принимаем, перешили уже, а когда рассчитаемся, Бог знает.
Как, у нас церковь открыли или нет? Я только на Туру и надеялась, что поеду, да отведу там душу. Здесь ведь я как татарка живу, четвертый год, даже в церкви не была.
А теперь зять привез отца, и он всё время в кухне трется. 70 лет, и я хоть в 4 часа встану, он и ноги свесит, и перекреститься негде. И чайку-то утром я всё пила, а теперь как по рукам бьет, и нищему не подашь, всё время в кухне. Да всё указывает – и корову-то в хате надо доить, и телка в избу принес, такая душина. Вот уж вторую неделю живет в кухне, а у Нюси в комнате печь топит, а трубу не открывает, все шторы прокоптил, говорит, так жарчей будет. И сказать ничего не смеем. Кроватку ему сынок поставил в свою комнату, и во всю печь матрац. Я и квашню в печь ставлю, все мои городочки с печи замяли.
Вот мне еще обидней, когда вижу, как люди родителей почитают, а я живу, как подтирушка четвертый год, и ничего не получаю. День работаю, а к ночи как в дорогу собираюсь, одежинку одеваю и опоясочку.
Девки беспокойные, все еще с сосками, той молока, другую разбудит, так ночка проходит. Еще сердце схватит, и никто к нам не зайдет. Утро-то всё пробегаешь, из детской в кухню. Утром-то корову Нюся доит, а я днем. Шесть раз в день доим, большая коровка, теперь литров 15 дает. И всех бы коров, и все это житье променяла на бедное, старое у церкви.
У меня были дети, и любили меня, теперь я всех потеряла. И надо работать, и я после малярии очень плохая работница.
Уж очень много я наболтала, Александра Петровна, простите меня. Привет Михаилу Андреевичу и Марье Васильевне. Уважающая вас, Анна Селезнева.
27 января 1937 год.
|